– Я не собираюсь губить этот мир, – запротестовал Вер.

– Нет, ты только подтолкнешь его к пропасти. Все, все до единого задумаются: зачем мы, куда идем, почему в этом мире столько зла, страдания, несправедливости, тяжкого труда, неизлечимых болезней, несчастной любви, смерти, жестоких войн, на которых гибнут самые лучшие и самые смелые. Почему маленькие дети умирают в страданиях? Какой во всем этом смысл? Замысел богов? Но почему боги задумали все так мерзко, убого, и некрасиво? Людям не понять божественный замысел? Он выше их понимания? А сам замысел высок и красив, но люди не могут узреть его, им достаются лишь отражения и тени. Но разве может прекрасное иметь уродливую тень? Возвышенное – мерзкое отражение? И разве может добрый бог взирать на страдания ребенка, пусть даже после этого он отправит малыша навечно в Элизий? Добрый бог не может. Потому что при этом у него тут же разорвется сердце. Но у бога не может быть сердца. И значит, не может быть доброты.

– Разве я говорил о доброте? Я говорил о разуме.

– Не увиливай от ответа. Разум добрый или злой?

– Разум никакой. Он абсолютный.

– А чувства, о которых ты только что распинался? Какие они?

Вер-Логос задумался.

– Человеческие, – сказал он наконец. – Я не знаю, что чувствуют боги. Я чувствую, как человек. И у меня есть сердце. Я не променяю его на все сокровища Небесного дворца. Я скоро пойму, что такое любовь и тогда…

Меркурий расхохотался.

– Я ошибся, – выдавил покровитель торговцев сквозь смех. – Ты не Логос, ты – глупец, и Юпитеру тебя смешно опасаться.

Бог торговцев и воров взлетел в ночное небо. И долго еще слышался над Римом его ядовитый смех.

Молодой человек, одетый в простую тунику и плащ и грубой шерсти поднялся на пятый этаж инсулы. Здесь у них с матерью была крошечная квартирка. К счастью, за жилье было заплачено вперед, и выселение им не грозило, хотя его мать и осталась без работы. Юношу звали Понтием. А его мать Порцией.

Юноша открыл почтовый ящик и обнаружил на дне письмо. Адресовано Порции.

Не долго думая, Понтий вскрыл конверт. С некоторых пор юноша всегда так поступал. С того дня, когда ему случайно попалось послание какого-то Гесида с признаниями в любви. Мать оставила распечатанное письмо на столе, а Понтий прочел. Сладострастный лепет кондитера привел Понтия в бешенство, бумага была разорвана и спущена в латрины. От имени матери, подделав почерк, Понтий отправил мерзкую, оскорбительную записку. С тех пор Порция не получала новых посланий Гесида. Но в этот раз на конверте значилось имя Элия Деция. Цезарь! Неужели и он… Понтий задохнулся от ярости.

Юноша развернул бумагу и торопливо пробежал глазами строчки. Письмо было пространным и сумбурным. Полно каких-то намеков, путаных объяснений. И ни слова о любви. Ни намека на интимность. Зато обнаружилось другое: Элий выгнал его мать лишь за то, что на выборах Порциях отдала свой голос Бениту. Какая подлость! Понтий и сам сочувствовал Бениту. А Элия, своего патрона – ненавидел. Всю жизнь они с матерью прожили на чердаках, в тесных каморках дешевых инсул, где на лестницах воняло тухлой рыбой и кошачьей мочой, где стены были тоньше бумаги и слышно было во всех подробностях, как сосед бьет жену, а потом трахает ее, а потом опять бьет. В детстве мать брала его с собой на салютации. И Понтий вместе с нею дожидался в тесном атрии появления патрона. Больше всего на свете ему хотелось разломать бесконечные восковые маски, разбить бюсты и бронзовые доски. Двадцать пять ассов на день – да чтоб Элий подавился своей подачкой. Но однажды патрон расщедрился. Это случилось весной. Девять лет назад. Ту весну и то лето Понтий запомнил навсегда.

«Много денег получила»? – спросил Понтий, когда они возвращались домой.

«Тысячу сестерциев, – отвечала Порция. – И потом Элий обещал отправить тебя на море. На все лето».

Она не скрывала радости. Она чуть не прыгала от восторга. Понтия эта радость бесила. Тогда он не знал, что ждет его впереди.

Элий сдержал слово. В июньские Календы Понтий очутился на большой вилле на берегу Неаполитанского залива. Светлые скалы, пышная зелень. И море, как изумруд. Роскошная вилла. Спальни на троих. Триклиний с окнами на море. Кормили так, что Понтий каждый раз объедался. Вазы с фруктами и печеньем не убирали со столов. Десять дней он был счастлив. А потом кто-то из мальчишек забрался в таблин управляющего и увидел бумагу… Бумагу, в которой было сказано, что патрон Элий Деций оплачивает все расходы своего клиента Понтия, в том числе дополнительные экскурсии на раскопки в Помпеи. И маленький Понтий из Элизия прямиком угодил в Аид. На море отдыхали жирные детки богатеев. Они развлекались, брызжа злостью, как салом брызжет из свиной колбасы. Самого толстого избрали патроном, Понтия записали в клиенты. Он должен был с рассветом стоять у порога своего «господина» и дожидаться, пока тот соизволит проснуться. Он должен был повсюду сопровождать своего «патрона», носить его сандалии, держать на коленях его тунику, пока тот купался или загорал… он должен был… Понтий сбежал через три дня.

Весь в синяках, грязный, исхудалый на рассвете он постучался в дверь их комнатки на чердаке. Мать, увидев его, перепугалась до смерти. Потом они побежали к Элию. Но в дом их не пустили: хозяин уехал в Александрию. Кажется, мать писала Элию письма. Кажется, патрон отвечал. И даже приходил посыльный, чтобы вручить чек. Но все лето в тот год Понтий просидел в Риме. Вдыхал дым, гарь, пыль. И ненавидел. И больше никогда не ходил на салютации.

Понтий скомкал бумагу с личной печатью Цезаря, швырнул в нужник и помочился сверху.

Если бы можно было пожелать, чтобы Элий никогда не возвращался из Месопотамии! Но где тот гений, что исполнит такое желание?!

Глава II

Игры трибуна Рутилия

Элий нервничал. Нет, не обманул лемур – след Триона отыскался в Месопотамии и вел в Карры. Квинт бросился в погоню. Элию не терпелось самому отправиться на поиски, но он боялся спугнуть Триона. Время от времени Цезарю приносили какие-то бумаги, из которых следовало, что Месопотамия – самая мощная страна Содружества. Квинт молчал. Приходилось ждать. Вынужденное бездействие бесило Цезаря. Он пробовал читать вестники, но почему-то сразу же натыкался на очередное наглое и лживое заявление Бенита и комкал листы. Садился писать письмо Летиции, но выходило нескладно, тревога непременно прорывалась в какой-нибудь неосторожной фразе, и Элий рвал недописанное письмо. О варварах не приходило известий. Быть может, они не собирались нападать на Содружество?

Элий тренировался в гимнасии до одурения, используя меч в два раза тяжелее обычного. Иногда трибун Рутилий, командир его преторианской охраны, наблюдал за этими упражнениями. Смотрел молча, ни разу не сделал замечания. Порой Элий намеренно совершал промахи. Рутилий молчал. Но одно трибун заметил точно: для калеки Элий был слишком ловок, для отставного гладиатора – слишком силен. И с каждой тренировкой сила его прибывала. Как по волшебству.

Наконец Элий взъярился и напрямую связался с Эрудием. После двухдневного раздумья царь Месопотамии пригласил Цезаря посетить свою столицу Ктесифон.

О дворце в Ктесифоне ходили легенды. Рим был богат, Антиохия – роскошна. Ктесифон подражал обоим. Золото и серебро, и слоновая кость повсюду. Но роскошь эта казалась поддельной. Как и царская власть. Царь Эрудий на золотом троне в длинных восточных одеждах, в венце с лихо закрученными золотыми рогами казался актером, старательным и неумелым одновременно.

Царь Эрудий внимательно выслушал Элия. Но когда Цезарь предложил обратиться к Риму официально и просить помощи, Эрудий сухо отвечал, что подождет.